Уст твоих бурный ветер - Страница 80

Выполнить задуманное не удается.

Чувство опасности выдергивает меня из сна, но слишком поздно. Тяжелые руки хватают меня, спеленывают веревками, суют в рот грязный кляп. Рядом, извиваясь, мычат связанные Вишка и Кочерга.

– Тихо, тихо, парни, - успокаивающе произносит знакомый голос. - Ничего, переживете. Чем шляться без толку по свету, повоюете немного во славу Типека. Ты, молчун, воин прирожденный, я тебя насквозь вижу. Грех такой талант в землю зарывать. Распробуешь воинское дело - потом сам меня поблагодаришь. Ну-ка, выноси их!

Те же руки грубо подхватывают меня и товарищей, чуть ли не сбрасывают с сеновала, швыряют в телегу. В светлеющих сумерках видно, как вербовщик расплачивается с хозяином. Тот равнодушно поглядывает на телегу. Я лежу молча, не шевелясь. Порвать веревки все равно невозможно, да и испытываю я лишь свое обычное безразличие. Вчерашняя вспышка чувств прошла бесследно. Больше всего меня сейчас волнует забившаяся за ворот соломинка. Она колет, а избавиться от нее я не могу.

Следующие два дня мы трясемся в телеге. Солдаты, сопровождающие вербовщика, относятся к нам так же безразлично, как и я к ним. Кляпы изо рта вынули и даже развязали ноги, но бежать все равно не получится. Солдаты зорко следят за нами с высоты своих коней. Говорливого Вишку несколько раз огрели кнутом - без злобы, чтобы знал свое место, - и он тоже понял, что пока лучше заткнуться. Кормят скудно, черствыми пресными лепешками, живот подводит от голода.

К вечеру второго дня добираемся до большого села. Здесь нас заковывают в железные ошейники, зато развязывают руки. Путы уже не нужны - ошейники с головой выдадут нас, как беглых рабов. Кто угодно сдаст нас ближайшему стражнику за мелкую денежку. Почему-то мне кажется, что взять на улице человека и вот так запросто превратить в раба - неправильно. Но вдруг здесь так принято? Что я помню после того злосчастного удара по башке? Да и был ли удар? Может, я такой всегда - хмурый, неразговорчивый, беспамятный. Я видел на улицах убогих и юродивых. Люди относились к ним с почтением, но никто не удивлялся их безумию и уродствам. Вдруг я такой же юродивый, только что босиком по навозу не бегаю?

После кузницы вербовщик сдает нас другому, хмурому детине с бритым подбородком, но длинными, в пядь, усами. Он оценивающе оглядывает нас, задерживается на мне, потом одобрительно кивает вербовщику.

– Не поминай лихом, молчун, - хлопает тот меня по плечу и уходит.

Нас помещают в большой сарай, где уже томится с полтора десятка таких же бедолаг. После заката нас скудно кормят совсем уж жидкой овсяной кашей. До ветра не выпускают, люди справляют свои нужды прямо здесь, в сарае. Вонь стоит жуткая.

Общительный Вишка успевает завязать знакомства сразу со всеми. Я вяло лежу в углу, слушая нехитрые разговоры. У собранных здесь схожие судьбы. Кто попал в кабалу за неуплату, кто бежал от непосильной жизни в посаде, кого просто вервь выдала как самого никчемного и бедного члена общины. За последние месяцы я навидался таких. Многолетний голод множит ряды бедняков и нищих просто в геометрической прогрессии. Похоже, связанные с Выпадением перестройки континуума ударили по Неожиданности куда сильнее, чем предполагалось, и неприятности с геотектоникой - не самое худшее, чего можно ожидать от грядущего. Экономические проблемы усиливают политические, а те, в свою очередь, еще более ухудшают положение в экономике. Остатки агонизирующих регуляторов, основанных на стремительно тускнеющей пятой силе, тоже не улучшают ситуацию. Замкнутый круг. Другого метода решения, кроме хаотизации базы и первичного формирования, я не вижу. И тот человек, что привиделся мне два дня назад, тоже, наверное, не видит. Но найти его я должен.

Незнакомые слова, сами собой всплывающие в голове, уже не удивляют - я начинаю привыкать к своим странностям. У меня возникает настойчивое ощущение, что такое уже случалось и раньше. Вспоминать, однако, не хочется - что-то в глубине сознания настойчиво удерживает от самокопаний. Я лишь знаю, что рано или поздно все разъяснится.

Утром нас выстраивают шеренгой и продевают цепь через ушки ошейников. Усач произносит короткую речь, в которой описывает наши действительные и воображаемые недостатки. Многие его слова мне незнакомы, но по тому, как морщится Кочерга, я понимаю, что звучат явно не похвалы. В конце речи усач заявляет, что если кто в следующую неделю сбежит, он лично найдет беглеца и спустит с него всю шкуру.

Значит, нам идти неделю. Куда? Надеюсь, что на юг. Южане там, а нас гонят на войну. Или нет?

Перевет тяжело спрыгнул с седла и невольно поморщился. Боль в пятке отдалась во всем натруженном ездой теле. Он бросил отроку поводья и заковылял к высокому резному крыльцу. Кумбален, как он заметил краем глаза, за ним не спешил, хмуро и подозрительно оглядывая двор с высоты конской спины.

Перевет еще не успел дойти до ступеней, а дверь уже распахнулась, явив свету дородную фигуру Тоймы. Князь Камуша невесело поприветствовал новоприбывших поднятой рукой и, развернувшись, ушел вглубь дома. Перевет последовал за ним в большую, но бедно обставленную горницу. Похоже, владение забросили уже давно, и перед встречей лишь наспех подмели и помыли комнаты. Прибирались явно не женщины, пыль небрежными полосами лежала тут и там, являя отвращение уборщиков к своему занятию. И то - заставь гридней пол подметать…

– Садись, княже, - Тойма кивнул на лавку напротив стола. - Сейчас перекусить принесут, чего ярило послало. Небогато оно нам нынче посылает, но уж не обессудь.